Протоиерей Николай Балашов: Наши народы крепко соединены вместе столь мощной силой общей веры, что ее не дано никому разрушить

Эти слова заместителя председателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата, протоиерея Николая (Балашов) отражают всю сущность исторически сложившихся взаимоотношений двух народов. Именно две православные церкви сегодня являются теми единственными институтами и в Грузии, и в России, отношения между которыми сохраняются, несмотря ни на что. Православная Церковь сегодня, отношения, взгляд в будущее – темы нашего интервью с отцом Николаем.

– Как Вы оцениваете место Православной Церкви в сегодняшних реалиях, ее роль в Православном мире и в мире в целом?

– Церковь – хранительница вечной, Божественной истины. Она есть «тайна преодоления одиночества», как замечательно сказал один из русских духовных писателей ХХ века. Она объединяет незримой связью всех, кому дорог Христос, – живы ли они на этой земле, или уже закончили прежде нас свой земной подвиг. Для православных Церковь – средоточие их духовного единства поверх всех национальных, политических, культурных и иных разделений. Церковь никогда не сольется с «миром», живущим не по закону Бога, а по закону потребления, жажды обладания. Ее судьба предсказана Христом, сказавшим: «Меня гнали, будут гнать и вас» (Ин. 15. 20).

– Какие вызовы стоят сегодня перед Православием, и какие задачи ему необходимо решать?

– Церковь – не мирская организация, задачи деятельности которой меняются, в зависимости от конъюнктуры. Задача Церкви – одна на все времена: проповедовать Евангелие, вести людей ко спасению души. Препятствия на этом пути всегда существуют. Думаю, что сегодня особенно важным является укрепление внутреннего единства Церкви.

– Какова Ваша оценка сегодняшних взаимоотношений Русской и Грузинской Православных Церквей и двух единоверных народов?

– Несмотря на практически полное отсутствие межгосударственных отношений, которое продолжается уже несколько лет, две Церкви продолжают развивать свои братские связи не менее активно, чем прежде. Может быть, даже более активно – как бы компенсируя провал в других сферах. Мы ездим друг к другу в гости, молимся вместе, посещаем святыни, продвигаем совместные образовательные и иные инициативы. Наши народы крепко соединены вместе столь мощной силой общей веры, что ее не дано никому разрушить.

– РПЦ признаёт Абхазскую епархию частью Грузинской Православной Церкви, но в то же время поддерживает сегодняшнюю автономность абхазской Церкви. Как Вы можете прокомментировать эту ситуацию?

– Мне не вполне понятен ваш вопрос. Русская Церковь, как, я убежден, и Грузинская, заинтересована, прежде всего, в одном: чтобы Православие в Абхазии – а это издревле православная страна – не ослабло и не потеряло своего влияния на жизнь народную. Если случится иначе, если получат успех усилия, направленные на изменение религиозной идентичности большинства абхазского народа – это повлечет за собой печальные для Православия последствия. Особенно на Кавказе. Русская Церковь не вмешивается в жизнь абхазских православных, хотя многим этого бы хотелось, ограничиваясь самой необходимой помощью. Мы надеемся, что мудрые миротворческие усилия дадут со временем свои результаты, и добрососедский диалог грузин и абхазов станет, наконец, возможным. Для излечения ран в душе у людей иногда требуется время. Особенно в тех случаях, когда пролилась кровь.

– На Ваш взгляд, как могло произойти, что два единоверных, православных народа ввязались в войну друг с другом (2008г)? Каково отношение РПЦ к этому конфликту, и как, на Ваш взгляд, не допустить подобного?

– Я думаю, что происшедшее надо оценивать по тому, кому выгодны последствия случившегося. Явно это не Россия. И не Грузия. И не Святое Православие. А вот внешние силы, многолетняя работа которых была направлена на разрушение православной восточнохристианской цивилизации, – определенно существуют. Однако это, конечно, не снимает ответственности с тех лиц, которые начали военные действия. Не знаю, ответят ли они перед земным судом. Но от ответственности перед Богом не уйти.

– Православие - сейчас практически единственная позитивная - духовно и морально - общность между двумя народами, которая самой своей сутью призвано служить миру и созиданию. Грузинская Православная Церковь испытывает серьёзное давление. В интервью нашей газете известный политолог Александр Чачия заявил: «Илья Второй является сегодня гарантом единства Грузинской Православной Церкви. Дай Бог ему здоровья, но люди не вечны. И он сам, и истинно православные священнослужители, и вся паства должны думать о том, кто возглавит нашу Церковь после Ильи. Власть будет пытаться с помощью подкупленных членов Синода посадить на патриарший престол «реформатора», экумениста, сторонника «общечеловеческих ценностей»… Как Вы оцениваете эти реалии, и какие последствия возможны, если потенциал Православной Церкви и впредь будет ущемляться, и все пойдёт по сценарию сторонников «общечеловеческих ценностей»?

– Из приведенной вами цитаты я готов согласиться лишь с первыми словами: Святейший Католикос-Патриарх Илия II действительно имеет особое и очень важное значение в деле сохранения единства Грузинской Православной Церкви. Присоединяюсь к пожеланию вашего автора: Дай Бог здоровья Предстоятелю Грузинской Церкви. А вот гадания о будущем – во всяком случае, не моё дело. Бог заботится о Своей Церкви ныне, позаботится и впредь.

– Что бы Вы пожелали единоверному грузинскому народу?

– Крепко хранить веру православную, которой сформирована вся грузинская история, вся культура Грузии. Это вечный фундамент, это – основа народного единства. Важно, чтобы главному в жизни отводился бесспорный приоритет. Христианские ценности должны стоять на первом месте, а все остальное – этнические, клановые, экономические, партийные интересы – не посягать на верховенство при принятии жизненно важных решений.

Вано Чокорая
специально для «Грузия и мир»

Великанов Павел, протоиерей
Интервью издания "Кифа" с протоиереем Павлом Великановым, главным редактором научного богословского портала «Богослов.Ru».

Отец Павел, у нас недавно появилась рубрика, посвящённая диалогу церкви и культуры. Как только мы стали говорить об этом сравнительно регулярно, а не от случая к случаю, мы гораздо яснее увидели, как много тут есть подводных камней с самых разных сторон. Так как Вы на эту тему размышляете, хотелось бы знать, какими Вы видите самые главные проблемы диалога церкви и культуры сегодня?

Есть несколько ключевых проблем, которые мешают полноценному диалогу. Одна из них - то, что церковное общество в своей массе вообще не готово к любому открытому диалогу независимо от того, диалог ли это с культурой, или с учёным сообществом, или даже с журналистским. В церкви есть хроническая болезнь, название которой - декларативность. Мы привыкаем вещать с амвона и подсознательно уже не предполагаем, что нам кто­-то имеет право и может ответить, тем более ответить аргументированно, обоснованно и т. д. Мы сразу же пугаемся этих вещей, замыкаемся в себе и воспринимаем этого человека как потенциального «духовного врага». Так что первая задача, которую необходимо решить, чтобы вывести диалог на более высокий уровень, - это научить будущих священников самой форме диалога.

Ещё одна проблема диалога - в том, что в нашем церковном сообществе есть, к сожалению, не вполне изжитая болезнь переходного периода, которую можно назвать скрытым антагонизмом к светской культуре. Мы воспринимаем культурное сообщество как людей, которые пытаются собой подменить религию. Такое мнение действительно имеет право на существование, поскольку в секулярном обществе (в том числе коммунистическом) значительную долю функций церкви именно в плане просвещения, более того - я бы даже сказал катарсиса, брали на себя деятели культуры.

Иногда через произведения культуры звучало даже пророческое слово - достаточно вспомнить «Бесов»...

На сегодняшний момент ситуация принципиально изменилась. Но в нашем сознании есть ещё много таких комплексов, связанных с областью культуры, которые не позволяют нам вступать в полноценный плодотворный диалог с её деятелями. (Мы пока говорим только о проблемах с нашей, внутренней, стороны.)

И последнее, что я отметил бы, - то, что на самом деле у нас нет адекватных площадок для ведения диалога. Естественно, мы не можем вести диалог на площадках внешних, на площадках самих представителей культуры, потому что мы подсознательно воспринимаем эти площадки как враждебную территорию. Естественно, и они не придут к нам, потому что точно так же будут воспринимать нас как пространство, даже более откровенно враждебно настроенное и агрессивно выражающее себя по отношению к ним. А других площадок у нас просто нет.

До сих пор вынашивается идея создания светских культурно­-просветительских центров, которые не были бы юрисдикционно зависимы от церкви, не были бы финансируемы со стороны государства, каких­-нибудь муниципальных, федеральных образований, но при этом целиком окормлялись и направлялись бы представителями церкви. На мой взгляд, это наиболее эффективный способ создания правильной среды, в которой только и может вестись диалог.

Почему я это говорю? Потому что в рамках нашего портала «Богослов.Ru» мы с самого начала поставили задачу создать обстановку - начиная с дизайна и заканчивая редакционной политикой, - которая не напрягала и не раздражала бы как человека глубоко воцерковлённого и погружённого в церковную науку, богословие, так и совершенно светского специалиста, который вообще ничего о церкви не знает и которого всё церковное скорее раздражает, чем вдохновляет. И, как показало время, для многих светских людей «Богослов» стал в целом приемлемой площадкой, на которой они могут выражать свое мнение - при том, что могут не соглашаться, спорить и т. д. На мой взгляд, создание таких площадок целиком оправдано и должно стать приоритетом. Причём не для того, чтобы устраивать глобальные встречи, диспуты, дискуссии - мы до этого ещё совершенно не доросли - а для того, чтобы молодёжь (которую мы должны прежде всего воспитывать) вырастала в несколько обновлённой парадигме: человек церковный может быть ещё и высококультурным, причём не только внутри церковной ограды, но и во внешней среде. Он может, не теряя своей высокой духовности и церковности, быть при этом действительно интересным для внешних, нецерковных деятелей культуры.

Сейчас в нашем приходе, где я служу, образовался творческий союз молодёжи: иконописец, который помимо своего основного дела занимается графикой, выпускник Лингвистического университета (он занимается литературным творчеством, пишет стихи) и ещё несколько молодых людей разной степени воцерковлённости. Они объединились в творческое объединение «Квадрат», стали устраивать в городе выставки, и тут мы с удивлением поняли, что это одинаково интересно как людям церковным, так и нецерковным. Причём тематика выставок отчасти связана с богословскими и философскими вещами, отчасти нет. Например, последняя выставка называлась «Чёрное и белое». Эту тему можно так развить в богословском плане, что появляется возможность говорить о чём угодно. Выставка оказалась эффектной, резонансной, интересной. И я думаю, что это то самое правильное направление, которое позволит нам уйти от политики «оголтелого миссионерства», которым, к сожалению, сейчас многие очень заражены, - а ведь из­-за неё постепенно, понемногу, шаг за шагом те территории, которые вполне законно считались местом деятельности и присутствия церкви, оказались от церкви отчуждены. Потому что мир сейчас очень болезненно реагирует на церковь, когда она пытается использовать светский инструментарий информационного противодействия для ведения какой­-то идеологической войны и этот инструментарий обращает против самого мира. Ведь подсознательно этот мир чувствует, что по сути это неправильно, есть другие инструменты, не столь внешне эффективные, но гораздо более эффективные по сути, по силе своего воздействия.

Вы предпринимаете серьёзные усилия для развития диалога церкви и культуры. Изменилось ли Ваше видение тех проблем, которые есть со стороны церкви, и тех проблем, которые есть со стороны современной культуры, после того как Вы попробовали достичь какой­-то возможности разговора между ними?

Я отвечу на примере нашего знакомства с Борисом Гребенщиковым. Я никогда не был каким­-то особенным поклонником его творчества, скажу честно. Да, слушал, у него много интересной музыки. Когда он приехал к нам, когда он искренне молился в храмах Троице­-Сергиевой Лавры - с каким чувством он говорил, какая здесь благодать чувствуется! - во время его концерта, во время этой беседы до меня вдруг дошло с полной очевидностью, что для него музыка является своего рода молитвой. Исполняя свои произведения, он действительно молится. Не знаю, принимает ли такую его молитву Господь, - уверен, что если и принимает, то далеко не все такие обращения, - но если воспользоваться терминологией Мирчи Элиаде, «иерофания» налицо. Может быть, кому­-то это покажется кощунством. У него есть всякие произведения, в том числе с нецензурными выражениями и т. д. Но если брать слой самый высокий, благородный, для него это действительно молитва, во всяком случае, очевидная форма духовного делания. И ещё: после нашей встречи его реакция на какие­-то общественные провокации была уже иной, чем приходилось наблюдать до того.

Через месяц после нашей встречи он поехал паломничать на св. гору Афон и имел достаточно продолжительные беседы с игуменом Ватопедского монастыря о. Ефремом, участвовал в таинствах. Недавно он снова общался с семинаристами и давал такой же концерт, как у нас, в Хабаровской духовной семинарии. И, как рассказывают, прямо со сцены сказал: «Кто администратор этого заведения? Сейчас придут семинаристы, освободите передние ряды. И пусть их бесплатно пропустят и самые лучшие места дадут». Когда он вернулся из поездки на Афон, то в одной из бесед сказал: «Я теперь понял, чего именно мне не хватало раньше в православии». Понимаете? Он увидел некое другое измерение православия, которое, я надеюсь, многие акценты в его жизни расставило по­-другому. То есть когда он посмотрел на эту внутреннюю живую монашескую традицию и увидел, что это не фарс, не игра, не шоу для внешних, а действительно реальная, сокровенная жизнь, то его отношение к церкви, надеюсь, претерпело некоторое развитие, некоторое существенное преображение.

Для меня все эти знаки говорят только одно: когда мы искренне открываемся и перестаём осуждать внутри себя людей, то шансы, что они увидят то православие, которого им очень сильно не хватает, значительно повышаются.

Я думаю, самое основное, самое главное, чему следует учиться всем, и мне самому, - это готовность рисковать. Ведь если бы Господь наверняка знал, что когда Он придёт, Его примет всего лишь один человек, Он всё равно бы пришёл. Я думаю, мы недооцениваем эти слова, потому что евангелие - это совершенно невероятный риск, и на этот риск надо идти. Если мы оставляем 99 не заблудших овец и идём искать одну заблудшую, это говорит о том, что мы этих 99 овец подвергаем совершенно невероятной опасности - ведь они в этот момент остаются без пастыря! И мы иногда этим себя оправдываем: да ладно, Бог с этой одной овцой. Пусть она погибнет, зато остальные будут сохранены. И я могу предположить - это моё личное, частное мнение, - что нам сейчас в церковной жизни не хватает какой­-то внутренней решимости, внутренней смелости. Мы должны искать новые формы, мы должны пытаться находить тот язык, на котором не просто будем говорить то, что мы хотим сказать, а на котором нас будут слышать люди. А они будут слышать то, что нормально ложится в их сознание, входит в их уши, а не является тем, что один из блогеров как-­то назвал «церковнославянской феней». Это совершенно не значит, что я поборник перевода богослужения и Священного писания на русский язык. У меня своё мнение по этим вопросам, я не являюсь сторонником богослужения на русском языке, но всё это на самом деле - звенья одной цепи. Как только мы начинаем говорить о том, что церкви не надо пытаться искать правильный формат своего диалога с обществом, то, естественно, тем более мы никогда не будем говорить о том, что надо сделать для того, чтобы богослужение стало понятным, прозрачным, захватывающим и вдохновляющим людей.

Когда Вы сейчас говорили о рисках, я подумала, что, может быть, такая боязливость, такая замкнутость на себя во многом связана с тем, что сейчас подавляющее большинство членов церкви в глубине души себя чувствуют не слишком укоренёнными в традиции? Ведь многие из нас пришли в церковь из неверующих семей, за советские годы традиция была прервана. Как это преодолевать?

То, что Вы говорите, очень правильно. Но эта проблема возникает только тогда, когда мы начинаем корчить из себя таких ультра­консервативно­-«православнутых» до мозга костей людей. Не надо из себя никого корчить, надо просто быть теми, какие мы есть. Давайте прямо скажем: мы все недовоцерковлённые люди. И что? Давайте теперь на всех углах деканонизировать, анафематствовать, предавать отлучению? Воцерковлённость - это не диагноз. Это задача, а мы хотим сделать её диагнозом. В этом, я думаю, наша глобальная ошибка. Воцерковлённость - это призвание для человека.

Мне кажется, скорее это то, что позволяет спокойно разговаривать с другим, не боясь потерять свою идентичность. И здесь, возможно, выход из тех проблем, о которых Вы говорили.

Апостол Павел ведь не боялся потерять свою идентичность, когда разговаривал с иудеями как иудей, с язычниками как язычник...

Ну да, он чувствовал, что есть то, что он не может потерять, я так думаю, поэтому он и мог говорить со всеми на их языке. В нём было то, что он не боялся в глубине души утратить...

И это Христос. Если мы говорим, что мы, православные христиане, являемся свидетелями Христовыми здесь и сейчас, то значит, если мы боимся, то мы не это боимся потерять, а что­-то другое. Мы боимся потерять «православную стилистику», понимая, что мы в силу многих причин в неё не очень вписываемся - может быть, в силу воспитания, в силу других «культурных кодов», как сейчас говорят. Мы не совсем, не во всей полноте можем себя идентифицировать на сто процентов с человеком традиционной православной культуры. Но мне кажется, что всё это ерунда. Почему? Потому что православие и вообще вся церковная жизнь, вся полноценная, нормальная, здоровая жизнь всегда очень разнообразна и полифонична. И Церковь тем и сильна, что её ворота открыты одинаково и для интеллигентных людей, и для совершенно необразованных, и для культурных, и для некультурных, невоспитанных. Потому что все объединяются, слава Богу, не вокруг созданной или воссозданной православной культурной традиции, а вокруг Христа. А культурная традиция - это своего рода среда обитания, в которой существуют те люди, которые идут за Христом. И если эти среды обитания отличаются друг от друга, то это прекрасно, это замечательно. А вот пытаться навязать какую­-то конкретную среду обитания всякому приходящему в Церковь - это, на мой взгляд, огромная ошибка, потому что для Бога бесконечно значима и бесконечно ценна та исключительность каждого человека, которая выражается и в том, где он родился и от кого, как он был воспитан, с какими ценностями развивался, какой выбор внутри себя делал. Но просто брать некое универсальное бревно и всех ломать об это жёсткое как­-бы-­православное колено - я думаю, это совсем не по­-Божьему. По-­Божьему же - создавать такие максимально комфортные условия, чтобы то лучшее, что есть в каждом человеке, могло развиться и раскрыться как самый дорогой, драгоценный цветок. А всё худшее при этом естественным путём отваливается как шелуха, отпадает и, в общем­то, не имеет никакого значения.

Беседовала Александра Колымагина

Беседа состоялась на фестивале православных СМИ «Вера и слово» 30 октября

Une partie des ossements découverts en Inde, il y a de cela quelques années, dans les ruines d’une église à Goa, appartient à la reine géorgienne Kéthévane (Ketevan). L’analyse ADN de la main trouvée par les archéologues dans un sarcophage en pierres qui se trouvait dans les ruines d’une église à Goa, révèle que selon une grande probabilité, ces ossements appartiennent à la reine de Géorgie Kéthévane, martyrisée au XVIIème siècle.

Kéthévane était reine de Kakhétie, en Géorgie orientale. Elle était originaire de la lignée royale des Bagration. L’épouse du prince David, héritier du roi Alexandre II de Kakhétie, s’était consacrée à la construction d’églises, de monastères et d’hôpitaux après la mort de son mari.

Refusant au chah Abbas de se convertir à l’islam, elle passa dix ans en prison. Le chah promit de la faire impératrice de Perse, à la seule condition qu’elle se convertisse à l’islam. Ni la torture, ni la corruption, ne purent ébranler sa fermeté dans la foi. Aussi, le 13 septembre 1624, après avoir été torturée au moyen de tenailles incandescentes, elle fut brûlée vive.

Les restes de la martyre ont été dérobés la nuit par des moines missionnaires augustins qui les ont cachées pendant trois ans et en 1627, les ont finalement acheminées en Inde, à Goa, où ils ont été inhumés dans l’église catholique-romaine Saint-Augustin. Des fragments des reliques ont également été transmis par eux au fils de Kéthévane, le roi Temouraz Ier, qui les a placées sous l’autel de la cathédrale d’Aladverdi, tandis qu’une autre partie des reliques fut envoyée par eux à Rome, à la basilique Saint-Pierre. L’Église orthodoxe de Géorgie a canonisée la reine Kéthévane, qui fut comptée au nombre des mégalomartyres.

En 2004, l’Église orthodoxe russe a offert à la Géorgie une icône unique de la sainte mégalomartyre Kéthévane, contenant une relique de la sainte.

Les archéologues indiens ont découvert les restes de la reine Kéthévane dans la partie ancienne de l’église de Goa en 2006. Selon le témoignage des représentants de l’Église orthodoxe de Géorgie, qui se trouvaient à l’église de Goa, et des archéologues indiens, les restes se trouvaient sous les décombres d’un sarcophage en pierre. Le sarcophage se trouvait dans une niche de l’église, mais après un tremblement de terre, il se brisa suite à la chute d’une partie de l’église. Sous ces décombres furent retrouvés les restes de la reine, dont une main.

En 1993, grâce aux efforts de la diaspora géorgienne en Russie et de l’Église orthodoxe, la partie ancienne de l’édifice a été restituée à l’Église, mais sa partie récente était occupé par le collège technique jusque récemment. Il y a une dizaine d’année, l’icône miraculeuse de l’église du saint mégalomartyr Georges a été restituée à l’église. La communauté espère que, à l’occasion du retour intégral de l’édifice à l’église, les autres objets saints qui s’y trouvaient jusqu’à la révolution, seront également restitués.

L’union des Géorgiens de Russie félicite tous les orthodoxes de Russie et de Géorgie à l’occasion de la restitution intégrale de l’église du saint mégalomartyr Georges dite « des Géorgiens », appelée aussi le metochion géorgien. Conformément à la décision du conseil municipal de Moscou, le transfert de l’intégralité de l’édifice aura lieu avant le 1er juillet 2015, et ce après une lutte qui a duré plus de vingt ans. L’église géorgienne de Moscou a été constituée depuis le temps du roi géorgien Vakhtang VI (1729), alors qu’il s’était retiré avec sa suite en Russie. Jusqu’à la fin de 1920, des offices en langue géorgienne avaient lieu dans cette église. En 1930, elle fut fermée, le clocher enlevé, la bibliothèque probablement dérobée. Depuis cette époque, un collège technique a été installé dans l’édifice.