Leaving to Come

A monument to Pope John Paul II is to be unveiled in Moscow in a couple weeks.

It will be a modest sculpture, presented by the Polish Embassy and erected not somewhere in the middle of a central square, but in the courtyard of the Library of Foreign Languages, where it will share the quiet space with the likenesses of Charles Dickens, Heinrich Heine, Raoul Wallenberg and several other predominantly European figures. In a way, there should be nothing outstanding about this event.

Yet in a broader context, it could be seen as a symbolic act, signifying an absolutely new atmosphere in the relations between the Vatican and Russia, Poland and Russia, and the Roman Catholic and Russian Orthodox churches. Just several years ago, erecting a monument to Pope John Paul in Moscow would have been unthinkable – or scandalous, if somebody had dared. Today, it appears almost inevitable and natural. Business as usual.

Yesterday, September 29, Pope Benedict XVI received in Castel Gandolfo Metropolitan Hilarion Alfeev, the highest-ranking Russian Orthodox official in charge of relations with other churches and the closest aide to Patriarch Kirill. It was at least their third meeting since the new leadership was installed in the Moscow Patriarchate in the beginning of 2009. Three days earlier, Patriarch Kirill received in Moscow the papal legate Josef Cardinal Tomko, who came to lead the celebrations marking the 100th anniversary of Moscow’s Roman Catholic Cathedral of the Immaculate Conception. As a part of the celebrations, a monument to Mother Teresa of Calcutta was opened near the cathedral – around the same time, unfortunately, that the Moscow city authorities destroyed one of the buildings belonging to her Missionaries of Charity after the sisters had lost a court case over its legality. But due to the protests around the destruction, we found out that both Patriarch Kirill and Metropolitan Hilarion had interceded with the authorities on behalf of the Catholic order, though to no avail.

September 30 also happens to be the day when many Russian women mark their name day. Faith (Vera), Hope (Nadezhda), Love (Lyubov) and their mother Sophia were early Roman martyrs who became particularly beloved in Russia (all the Nadyas, Lyubas and Sonyas are diminutives of these names). So the most popular Orthodox website, Orthodoxy in the World, led on Friday with a piece on a pilgrimage to the village of Eschau in Alsace, France, where the relics of these early Christian saints are kept in a Roman Catholic church. Pilgrimages to Rome and other early Christian holy sites in Europe – be it the Crown of Thorns in Paris or the Shroud of Turin – have in recent years become increasingly popular among Russian Orthodox Christians for the first time in history on such a large scale. On the other hand, several months ago, a group of 240 young Christians from Europe – mainly Catholic, but also Protestant – came to several Moscow parishes for an unprecedented pilgrimage to experience the Orthodox Holy Week and Easter.

There is a paradox here. Or something mystical, if you will.

The charismatic Pope John Paul II – who was predisposed to relations with the Christian East, who was widely credited with contributing to the demise of the atheist Soviet system, who spoke Russian and had wanted to come – could never do it. He had an invitation from the Russian government, but not from the Russian Orthodox Church. After his death, relations improved markedly and he finally arrives here, but in bronze. Why?

Indeed, the period of 1990s and early 2000s, when his pontificate coincided with what came to be known as “Russian religious revival,” was the low point in relations between the world’s two biggest churches in the past 50 or 60 years. There was a severe conflict in Western Ukraine, where Byzantine rite Catholics were actively reclaiming their dominant status and properties from the Orthodox Church, which in 1946 took them over, under the aegis of Stalin’s NKVD. It was so bad, in fact, that on occasions it led to violence and the hierarchy was unable – or unwilling – to do anything about it. And there were accusations of “proselytizing” in Russia, as the nearly defunct Roman Catholic communities used foreign aide to build grand new churches in Russian cities, especially in Siberia, where both the Tsarist and Soviet governments had once exiled thousands of Poles.

In the early 1990s, the Moscow Patriarchate was on the defensive against a legion of foreign missionaries who came here to “convert Godless Russia.” Of them, Roman Catholics were clearly not the biggest, but they were the only centuries-old threat and the only group the Orthodox takes seriously in the ecclesiological sense. The common claim was that the Roman Catholic Church was planning an expansion eastwards. Why else, then, was it building these large churches in Russia, much bigger than the actual needs of their small communities, Russian Orthodox officials at the time asked. In a lower voice, they complained about the “Polish lobby” in the Vatican aiming to “take a revenge” for centuries of “Russian oppression.” The widespread, grassroots anti-ecumenical movement in Russia accused the church leadership of “ecumenism heresy.” The late Patriarch Alexy II may have wanted to meet with the Pope, but could never afford it. “My flock would have not understood me,” he said in an interview. The Catholic Church always insisted that it was here only to serve the existing Catholics, and that it never poached believers intentionally but received those coming of their own will.

The situation was confusing and utterly unfair. But one thing was clear: the ecumenism of the 1960s that generated the concept of “Sister Churches” and all sorts of theological dialogues and niceties grossly failed the test of real competition on the ground once the Soviet constraints on religious activities were lifted.

Then, in 2005, Pope John Paul II died. One after another, the messages from Moscow to the newly elected Pope Benedict XVI were showing a markedly different style – praising Josef Ratzinger as an outstanding theologian and expressing hopes for improved relations. The Vatican responded by moving away from Moscow a highly visible Roman Catholic archbishop and persona non grata for the Moscow Patriarchate. In 2006, an Orthodox-Catholic conference in Vienna called “Return Soul to Europe” proclaimed a new agenda: it was no longer about the theological dialogue, no longer about the bickering about proselytizing. It was now about defending the Christian heritage of Europe and giving a common Christian witness to the increasingly secularized world.

In 2009, Metropolitan Kirill Gundyaev – for long the external relations chief of the Russian Orthodox Church and widely perceived as an admirer of Rome – was elected Patriarch of Moscow, and the new phase in relations became even more visible. The new “foreign minister” of the Russian Orthodox Church, Metropolitan Hilarion Alfeev, proclaimed a new goal of a “strategic union” with the Roman Catholic Church in policy, if not in faith. The grassroots anti-Catholicism has not disappeared, of course, but has found itself in much lesser demand. On the other hand, the Moscow Patriarchate and the Roman Catholic Church in Poland are working on a reconciliation document that would attempt to bury the age-old mutual grievances between Russians and Poles.

I am certain that, barring extraordinary developments, in a year or two we will see the first ever meeting of the Pope and Moscow Patriarch in a third country.

So is it just the personalities of leaders who make such changes in the relations between the world’s two biggest religious bodies? The answer is “Yes, but...” Personalities do matter. But so does the weight of centuries of tragic history – such as the relationship between Russia and Poland – which bears heavily on the people involved. On the other hand, it is simply a more stable era for intra-Christian relations. The period of the 1990s is over and the new internal boundaries are largely set, while the external challenges, from both Islam and secularism, are all the more pressing.

As for the late Pope, one can probably feel sorry that Karol Wojtyla never realized his dream of coming to Moscow during his lifetime. But there is something very Christian about the fact that the Blessed John Paul had to die in order to come here.

"Ушел, чтобы прийти"

14 октября в Москве откроют памятник Папе Римскому Иоанну Павлу II. Это будет скромная скульптура, подарок посольства Польши, и установлена она будет не на одной из центральных площадей, а во внутреннем дворике Библиотеки иностранной литературы, где она разделит тихое пространство с подобными образами Чарльза Диккенса, Генриха Гейне, Рауля Валленберга и нескольких других, главным образом европейских, деятелей. В некотором смысле, ничего выдающегося.
Однако, в более широком контексте, на это событие можно посмотреть как на символический акт, демонстрирующий совершенно новую атмосферу в отношениях между Ватиканом и Россией, Польшей и Россией, Римско-Католической и Русской Православной Церквями. Ещё несколько лет назад, памятник Папе Иоанну Павлу II в Москве было просто невозможно себе представить. Или это был бы скандал, если бы кто-то осмелился такой памятник установить. Сегодня это кажется почти неизбежным и вполне естественным. Обычное дело.
9 сентября Папа Римский Бенедикт XVI принял в своей резиденции в Кастель-Гандольфо митрополита Волоколамского Илариона (Алфеева), председателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата и ближайшего помощника Патриарха Кирилла. Это была, по меньшей мере, их третья встреча, после прихода в Московский Патриархат нового руководства в начале 2009. Тремя днями ранее Патриарх Кирилл принял в Москве папского легата кардинала Йозефа Томко, прибывшего сюда, чтобы возглавить торжества по случаю 100-летнего юбилея римско-католического собора Непорочного Зачатия в Москве. В ходе празднования состоялось открытие памятника Матери Терезе Калькуттской. Это произошло, к сожалению, в то же самое время, когда московские городские власти снесли одно из зданий, принадлежавших основанному ею ордену «Миссионерок милосердия» после того, как сестры проиграли судебное дело относительно законности его строительства. Но, благодаря протестам по поводу разрушения, мы узнали, что и Патриарх Кирилл, и митрополит Иларион ходатайствовали перед властями о сохранении здания, хотя и безрезультатно.
Еще одна близкая дата – 30 сентября. Это день, когда многие российские женщины отмечают свои именины. Вера, Надежда, Любовь и их мать София были римскими мученицами, которые стали особенно любимы в России. В связи с этим главной статьей на популярном православный веб-сайте «Православие и Мир» был рассказ о паломничестве во французский городок Эшо в Эльзасе, где мощи этих ранних христианских святых хранятся в римско-католической церкви. А, как мы узнали из новостей, на богослужение в Эшо в этот день собрались несколько православных епископов и священников и около 300 паломников. Паломничества в Рим и к другим раннехристианским святыням в Европе – будь то к Терновому Венцу в Париже или к Туринской Плащанице – в последние годы становятся все более и более популярными среди российских православных христиан. В таком масштабе, как сейчас, это происходит впервые в истории. С другой стороны, несколько месяцев назад группа из 240 молодых христиан из Европы – главным образом католиков, но также и протестантов – прожили Страстную Неделю и Пасху вместе с прихожанами нескольких московских храмов. Это было беспрецедентным паломничеством с целью прикоснуться к живому опыту Православной Церкви.

Здесь есть парадокс. Или нечто мистическое, если хотите.

Харизматичный Папа Иоанн Павел II, который был предрасположен к отношениям с христианским Востоком, который внёс большой вклад в падение атеистической советской системы, который говорил на русском языке и хотел сюда приехать – так и не смог этого сделать. У него было приглашение от правительства России, но не было приглашения от Русской Православной Церкви. После его смерти, отношения заметно улучшились, и он, наконец, прибыл сюда, но в бронзе. Почему?

Действительно, в период 1990-х и начала 2000-х, когда его понтификат совпал с явлением, известным как «русское религиозное возрождение», отношения между двумя крупнейшими мировыми церквями переживали свою низшую точку за последние 50 или 60 лет. Был серьезный конфликт на Западной Украине, где католики византийского обряда активно возвращали себе доминирующее положение и имущество Православной Церкви, которая завладела им в 1946 году под началом сталинского НКВД. Дела были настолько плохи, что происходили вспышки насилия, и иерархи не смогли – или не захотели – каким-то образом повлиять на ситуацию. В России постоянно звучали обвинения в «прозелитизме», когда почти исчезнувшие было римско-католические общины использовали зарубежную помощь для строительства внушительных новых церквей в городах России, особенно в Сибири, куда и царское и советское правительства когда-то ссылали тысячи поляков.

В первой половине 1990-х Московский Патриархат занимал оборонительную позицию против легиона иностранных миссионеров, которые пришли сюда, чтобы «обратить безбожную Россию». Из них католики были явно не самый большой группой, но они были единственной угрозой с многовековым стажем, а также единственными, кого Православие воспринимает всерьез в экклезиологическом смысле. Заявления о том, что Римско-Католическая Церковь ведет экспансию на восток, стали тогда обычными. Иначе зачем нужно было бы строить такие большие храмы в России, намного превышающие фактические потребности своих маленьких общин? – говорили тогда официальные представители Русской Православной Церкви. Более тихим голосом они жаловались на деятельность «польского лобби» в Ватикане, направленную якобы на то, чтобы «взять реванш» за века «русского угнетения». Широко распространившееся в России антиэкуменическое движение обвиняло церковное руководство в «ереси экуменизма». Покойный Патриарх Алексий II, возможно, и хотел бы встретиться с Папой, но никогда не мог себе этого позволить. «Моя паства бы не поняла меня», - сказал он однажды в интервью. Католическая Церковь, в свою очередь, обвинения в прозелитизме отрицала и всегда настаивала, что присутствует в России ради местных католиков, что она никогда не переманивает к себе верующих намеренно, но принимает тех, кто совершает осознанный выбор в пользу католицизма.

Ситуация была запутанной и вопиюще несправедливой. Но одно было ясно: экуменизм 1960-х годов, создавший концепцию «Церквей-Сестер» и породивший многочисленные богословские диалоги и тонкости обращения, не прошел испытание реальной конкуренции, возникшей, когда советские ограничения на религиозную деятельность были сняты.
Затем, в 2005 году, Папа Иоанн Павел II умер. Одно за другим послания из Москвы в адрес новоизбранного Папы Бенедикта XVI показывали иной тон – признание Йозефа Ратцингера как выдающегося богослова и выражение надежды на улучшение отношений. Ватикан ответил отзывом из Москвы весьма заметного римско-католического архиепископа, бывшего для Московского Патриархата персоной нон-грата. В 2006 году православно-католическая конференции в Вене под названием «Верните душу Европе» провозгласила новую повестку дня: это был уже не богословский диалог и не споры о прозелитизме. Теперь главным было защитить христианское наследие Европы и представить общее христианское свидетельство перед лицом секулярного мира.

В 2009 году митрополит Кирилл (Гундяев), долгое время возглавлявший Отдел внешних церковных связей Русской Православной Церкви и широко воспринимавшийся как симпатизирующий Риму - был избран Патриархом Московским, и новый этап в отношениях стал еще более заметным. Новый «министр иностранных дел» Русской Православной Церкви, митрополит Иларион (Алфеев), провозгласил новую цель – «стратегический союз» с Римско-Католической Церковью в политике при отсутствии единства в вере. Конечно, глубокий низовой анти-католицизм никуда не исчез, но стал пользоваться гораздо меньшим спросом. Но в то же время,Московский Патриархат и Римско-Католическая Церковь в Польше работают над примирительным документом, который станет попыткой похоронить вековое бремя взаимных обид между русскими и поляками.

Я уверен, что, исключая непредвиденное развитие событий, через год или два мы станем свидетелями первой встречи Папы и Московского Патриарха в третьей стране.

Стало быть, изменения в отношениях между двумя крупнейшими мировыми религиозными образованиями зависят только от личностей их лидеров? Ответ: «Да, но...». Личности здесь имеют большое значение. Но также значение имеет и вес веков трагической истории - такой, как в отношениях между Россией и Польшей - который давит на людей, в неё вовлеченных. С другой стороны, сейчас просто более стабильная эпоха для внутри-христианских отношений. Период 1990-х годов закончился, установились новые внутренние границы, в то время как внешние вызовы, как со стороны Ислама, так и со стороны секулярно-гуманистической идеологии, оказывают все большее давление.
Что же касается покойного Папы, вероятно, можно пожалеть о том, что Кароль Войтыла так и не осуществил свою мечту приехать в Москву при жизни. Но есть нечто очень христианское в том, что почитаемый теперь в своей Церкви как Блаженный Иоанн Павел должен был умереть для того, чтобы приехать сюда.

В Москве открыли памятник Иоанну Павлу II

Москва. 14 октября. ИНТЕРФАКС - Памятник папе Римскому Иоанну Павлу II торжественно открыт в Москве во Всероссийской государственной библиотеке иностранной литературы в эту пятницу.
Как передает корреспондент "Интерфакса", с теплыми словами в адрес предыдущего понтифика выступил заместитель маршала польского сейма Марек Жуковски.
По его словам, католики во всем мире очень любили Иоанна Павла II, который сам был поляком.

Иоанн Павел II (до интронизации - Кароль Войтыла) родился 18 мая 1920 в Вадовице (Краковское воеводство), умер 2 апреля 2005 года в Ватикане. Главой Римско-католической церкви он стал 16 октября 1978. Беатифицирован 1 мая 2011 года папой Римским Бенедиктом XVI.

В 1978 году 264-й папа Иоанн Павел II стал первым понтификом славянского происхождения.
По длительности своего понтификата он уступает только апостолу Петру и папе Пию IX (1846-1878). Преемником Иоанна Павла II стал немецкий кардинал Йозеф Ратцингер, принявший имя Бенедикта XVI.